×
Авторизация
 |
21 января 2020 г. вторник |
Мы им не мешаем?
Действительно, странно же! Вроде все хуже и хуже, а ощущения перемен к лучшему почему-то нет. Это как-то неправильно.
Вот по прошествии двух десятков лет у лидера возникла уверенность, что граждане почувствуют, наконец, «самый главный, ключевой результат, которого нам предстоит добиться». Предстоит, видимо, в следующие двадцать лет.
Похоже, что перемены к лучшему гражданам следует ощущать в парадигме «хлеба и зрелищ», причем не сразу, а последовательно: сначала — зрелища, а хлеб — потом, во второй части марлезонского балета.
В первые сроки — то есть в наши дни — хлеба никто не обещал, зато зрелищ уже досталось. Одна лишь перманентная перепалка двух министресс — бывшей и настоящей — чего стоит!
Первая загнала здравоохранение в землю по пояс, но оно еще как-то дышало, хотя и через раз. А пришла вторая — и дыхание приобрело устойчиый ритм Чейн-Стокса, а само здравоохранение вписалось в землю по шляпку.
Действительно, «мы тут посовещались и я решила». Что, мол, вина не ее. В смысле: не Голиковой. Виноваты все кроме. И тогда, какая разница, кто и насколько?
Обсуждается вопрос установления жесткой вертикали в отрасли, сообщила Голикова. Однако некоторые регионы не согласны передавать здравоохранение в федеральное подчинение. Дискуссия об этом еще впереди, считает она.
Ну а чо? Ей не привыкать. В смысле: дискутировать. Квадратно-гнездовым способом.
Взнуздать всех по самое вертикальное, потом пересесть на другую ветку и тюкать преемников за собственную вертикализацию в их девиантном исполнении. Это по-нашему!
А Скворцова молчать не стала и правду — маткой в лоб обидчице (, и ): «Программа оптимизации, действительно, по-разному проведена в разных регионах, здесь Татьяна Алексеевна права. Но изначально Минздраву были поставлены определённые условия. Наверное, может быть, излишне эмоционально говорить, что там что-то ужасно проводилось, и, очевидно, нельзя согласиться с тем, что в результате снизились доступность и качество», — цитирует ТАСС Скворцову. По её словам, среди задач, которые необходимо решить, — изношенная инфраструктура, транспортная логистика.
То есть, не мы такие, жизнь такая. Поставила эта жизнь Скворцову враскоряку. Она-то хотела, как надо. Даже оживляж в самолете демонстрировала. Разливалась соловьем, что, мол, дальше, больше, лучше, сильнее… Врачи, мол, сплошь миллионеры корейки… Пациенты сплошь выздоравливают, как мухи… Но вот мешающие факторы сказались: во-первых, условия были поставлены… Во-вторых, там не что-то ужасно проводилось… В-третьих, доступность и качество взметнулись ввысь до небес, враги клевещут… Короче: не виноватая я!
Пока альфа-самки решают, кто из них больше альфа, к лучшему почему-то ничего не сдвигается.
А лимит времени на улучшения давно исчерпан. И ожидания людей с надеждами на лучшее тоже не вечны.
Поэтому все рельефнее проступает вопрос о туманном будущем.
Реформирование здравоохранения и лекарственного обеспечения, к которому правительство приступило в этом [еще 2019] году, при всей своей важности для социального развития страны в политической сфере может принести ему больше проблем, чем пользы. Для населения страны расширение обязательств государства в медицинской сфере станет поводом рассчитывать на все большее, и удовлетворить этот спрос будет все сложнее. С учетом же нежелания российского государства сталкиваться с протестами по социальным вопросам любая оптимизация расходов будет становиться все более рискованной.
Рост соцрасходов во многом воспринимается как «покупка» лояльности населения — но механизм может дать сбой в момент, когда их увеличение перестанет поспевать за не столько потребностями, сколько желаниями россиян. Их оценка в здравоохранении является наиболее сложной — индикаторов, которые позволяли бы однозначно оценить его соответствие состоянию здоровья населения страны, нет. Общественное же мнение по этому вопросу мало зависит от реальных инвестиций в отрасль — его колебания в РФ, по оценкам «Левада-центра», далеко не всегда совпадают с динамикой усилий правительства. Если же учесть, что россияне в целом плохо замечают любые сложные инновации со стороны государства, несложно предположить, что в итоге попытка улучшить ситуацию в первичном звене вызовет нарастающий объем критики и, возможно, протесты. Если же управление ими возьмет на себя умелый оппозиционный политик, социальное возмущение перерастет в политическое, особенно напряженное на фоне предстоящей смены власти в 2024 году.
Наверное, излишне говорить, что любые попытки поисков индикаторов линейной взаимосвязи состояния здоровья граждан (это не безликое «население», это — люди, личности) и их оценки здравоохранения страны наивны и поэтому непродуктивны. И «объем» критики здравоохранения нарастает все последние три десятка лет, а протесты не приобретают закономерной массовости, как в случае пенсионной реформы (хотя, казалось бы, речь ведь тоже — о базовых ценностях). Равно как и попыток политиков возглавить социальное возмущение за эти годы было — не счесть, а вот его все нет как нет.
А вот то, что у «Левады-центра» промелькнуло курсивом («усилия правительства»), в действительности имеет определяющее значение. Проблема-то, как раз, в отсутствии не столько динамики этих усилий, сколько самих усилий.
Больше того, то, что предпринимается, демонстрирует явно не тот вектор, который нужен для приложения этих усилий. Поэтому вместо положительных (пусть даже крайне низких) оценок того, что делается властью, она получает лишь отрицательные (и уж точно совсем не низкие) оценки.
Уважаемый мною экономист Александр Аузан, объясняя ситуацию в стране с точки зрения институциональной экономики и теории общественного договора, в своей пришел к интересным выводам.
… в России не является ценностью закон. Есть такое представление: когда законы будут хорошими, мы их будем соблюдать. Нет, дорогие мои, если вы не умеете уважать закон вне зависимости от его качества, это бесполезно. Пока закон не возведен в ценность, самый обычный технологический стандарт будет презираться, как дурацкий, — «я придумаю лучше». Очень может быть, что человек действительно придумает лучше, но смысл стандарта заключается в его универсальности, в том, что все болты подходят ко всем гайкам. Технологичность становится ценностью, когда возводится в ценность закон, потому что это две стороны одной медали: в одном случае набор технических норм, в другом — общественных.
Едва ли можно согласиться, что плохо — это хорошо. Жизнь показывает, что технологичность пути в пропасть — не лучше, чем следование здравому смыслу.
Закон должен быть выражением права. Каждый закон. Любой закон.
Право — это справедливость. Социальная справедливость. Справедливость человеческого общежития. Право и сложилось как незыблемость моральных правил.
Потому и возникло понятие «правовой закон», что не всякий закон выражает право.
И меньше всего правовыми являются законы последнего времени. Достаточно вспомнить голиковское творение под номером ФЗ-323. И как бы его не исполняла Скворцова, лучше этот закон стать не может, в том числе и с многочисленными заплатками — эдакая ведомственная инструкция, малограмотная с юридической точки зрения, возведенная в ранг закона. Этот закон и приняли законотворцы — спортсмены, артисты, бизнесмены и другие талантливые люди. И было бы странно ожидать, что этот суррогат заработает и улучшит жизнь здравоохранения. И таких законов у нас — великое множество.
Даже те законы, которые, будучи приняты в первое время новой России, перекраивались позже, утратили полученные при своем рождении качества правового закона.
Такие законы едва ли способны представлять собой ценность. В результате общество живет по своим представлениям о справедливости и делает вид, что соблюдает подобные законы — просто потому, что другого не остается.
Тогда чему удивляться, что и стандарты в медицине — болты не подходят не только ко всем, но даже к каким бы то ни было гайкам. Видимо, это какие-то не вполне универсальные «универсалии».
А деньги — что на закон, что на стандарты — потрачены. Как и на оптимизацию здравоохранения (а перед ней — на реструктуризацию, модернизацию и т.п.). И, как легко можно догадаться, немереные.
И ничего из перечисленного не работает. От слова «совсем». Потому что объективность — сама по себе, а инициативы по аналогии «пустить реки вспять» — сами по себе.
И никто о слишком дорогостоящих забавах — за счет и на горбе налогоплательщиков — не говорит. Во власти «народ безмолвствует». И продолжает плодить «универсалии». Не велика ли цена?
А вот с другой мыслью профессора Аузана просто невозможно не согласиться.
Юрий Лотман говорил о том, что архетип нашей культуры — это не договор, а вручение себя. И действительно, договороспособность в России воспринимается как безусловная слабость. Все наши политики — не только правящие, но и оппозиционные — исходят из установки: если ты стремишься договориться, значит, у тебя ничего нет. На мой взгляд, это абсолютно трагическая вещь. До тех пор, пока договороспособность будет восприниматься как слабость, рассыпанность, расточенность социального капитала будет нормой, отсутствие коллективного действия будет нормой, скандал на последней фазе общения между оппозиционными политиками будет нормой, авторитарная власть будет нормой.
И, думается, корень проблем (включая создание никакого законодательства) — именно в этом. Мы не умеем договариваться. И не потому, что не пытаемся заручиться некоей крепостью документа. Нам претит (или что-то мешает) договариваться на берегу. Нам проще менять правила по ходу движения — нет, не без руля и без ветрил, как может показаться, а без предварительно определенного курса, маршрута и порядка, процедуры, движения (хотя бы и с декларированной целью). Вот и носит каждого недоговороспособного пассажира справа налево и вперед-назад вместо планомерного, поступательного (заранее определенного и согласованного) движения по прямой. Вместо силы договора, которая ими рассматривается как слабость, игноранты — даже в плену фантазий на тему собственной силы — растрачивают в никуда то, что есть.
Возможно, я удивил бы автора исследуемой публикации, ответственно заявив: во всем тексте Закона об основах охраны здоровья граждан (который ФЗ-323)… лишь 1 (одно) упоминание слова «договор». Причем вовсе не в ассоциации со свободами обладателя права на здоровье (пациента). Речь — о договоре медицинского страхования. Все! А ведь договор — это своего рода микро-закон в отношениях между его участниками.
Проще говоря, ни закон, ни договор в медицине не являются теми регуляторами отношений, которыми быть должны.
Медики презирают и игнорируют любые регулятивы, а когда и закон — никакой, и договор — фикция, кто будет уважать то и/или другое? Медицина живет по понятиям — только не воровским, а профессиональным. И какими должны быть причины, которые обратят их в лоно права?
Пациенты не нуждаются ни в ФЗ-323, ни в договоре. Тем, кто понуро смирился с положением дел, все это ни к чему. А недовольным пациентам — Закон о защите прав потребителей в помощь, а уж если их пусть даже не сильно покалечила медицина, то воникает ответственность не причастных к этому врачей, а той организации, в которой они работают. И не по договору, а по факту причинения вреда. А уж если вред значимый — наступает персональная (уголовная) ответственность врача-причинителя: это опять не вопрос договора.
Так что в нынешней действительности охраны здоровья места общественному договору как-то не находится. А на фоне нынешней охоты на ведьм в белых халатах в медицине идет необъявленная война всех против всех. Пациенты требуют от врачей того, что те — по разным объективным причинам — не имеют возможности им дать, обращаясь с ябедами к инициаторам этой невозможности во власти. А те, в свою очередь, естественно, валят с больной головы на здоровую. Стрелочник — всегда врач.
Поэтому от того, Голикова или Скворцова больше альфа, никому — ничего. Не получится «самый главный, ключевой результат, которого нам предстоит добиться», ни при каком раскладе, кто там во власти как бы ни сел.
Единственная -ция, которой не было и которая так необходима в сфере охраны здоровья в России — это прагматизация, индустриальная трансформация отрасли. Но до этого власть, похоже, не дорастет, пока не те люди в ней занимаются не своим делом, сидя не на своих местах.
